Когда пароксизм прошел, я увидела мою мать, стоявшую почти рядом со мной, безмолвно следившую за мной со странным выражением удивления и раскаяния. Я прошла через нее и возвратилась на этот стул, где я теперь сижу; я теперь спокойнее, и в состоянии постичь, что она – только призрак, фантазия моего собственного мозга; я воображаю, что она здесь, тогда как знаю, что она умерла.

* * *

Неописуемые муки сделали из меня на несколько минут корчащееся, стонущее, безмолвное существо. Действительно, эта микстура смертоносна; страдание ужасно… ужасно… Оно свело судорогой каждый член и заставило трепетать каждый нерв.

Взглянув в зеркало на лицо, я вижу, что оно уже изменилось. Оно осунулось и посинело – вся розовая окраска губ исчезла, глаза неестественно двигаются… Около углов рта видны синие знаки, как и на висках, и я замечаю необыкновенно сильное биение вен у горла. Каковы бы ни были мои мучения, теперь нет лекарства – и я решила сидеть здесь и изучать до конца мои черты. «Жница, имя которой Смерть», наверное, близко, готовая собрать своей рукой скелета мои длинные волосы, как сноп спелого хлеба… мои бедные прекрасные волосы! Как я любила их блестящую волну и расчесывала их, и обвивала их вокруг своих пальцев… И как скоро они будут, подобно плевелам, в черноземе!

* * *

Пожирающий огонь пылает в моем мозгу и теле, я вся горю, и во рту у меня пересохло от жажды; я выпила несколько глотков холодной воды, но легче мне не стало. Солнце ярко светит на меня, как открытая печь… Я пробовала встать, чтобы опустить шторы, но не нашла в себе сил подняться. Сильный свет ослеплял меня; серебряные туалетные ящики на моем столе сверкают, как лезвия сабель. Это благодаря могучему усилию воли я в состоянии продолжать писание; моя голова кружится, и что-то душит меня за горло…

* * *

Одно мгновение я думала, что умираю… Мучительные боли разрывали меня, я могла бы позвать на помощь, и я сделала бы это, если бы мне был оставлен голос. Но я могу говорить только шепотом, я бормочу свое собственное имя: «Сибилла! Сибилла!» – и едва слышу его. Моя мать стоит около меня – по-видимому, ожидая; недавно мне показалось, что я слышу, как она говорит:

– Пойдем, Сибилла! Пойдем к твоему возлюбленному!..

Теперь я сознаю глубокую тишину везде, мной овладело полное онемение и отрадный отдых от болей, но я вижу мое лицо в зеркале и знаю, что это – лицо мертвой. Все скоро кончится; несколько тяжелых вздохов – и я буду спокойна. Я довольна, так как свет и я никогда не были добрыми друзьями; я уверена, если бы мы могли знать до нашего рождения, что такое в сущности жизнь, мы бы никогда не взяли на себя труд жить.

…Ужасный страх напал на меня. Что, если смерть не то, чем считают ее ученые; положим, она другая форма жизни.

Быть может, я теряю одновременно и рассудок, и бодрость?..

И что значит это ужасное сомнение, овладевшее мной?.. Я начинаю сбиваться… Чувство ужаса подползает ко мне… У меня нет больше физических болей, но что-то худшее, чем боль, гнетет меня… чувство, которое я не могу определить. Я умираю… умираю!.. Я повторяю это себе в утешение… Через короткое время я буду глуха, слепа и бессознательна… Зачем же тишина вокруг меня нарушена звуком? Я прислушиваюсь… и явственно слышу шум диких голосов, смешанных с грохотом и раскатами отдаленного грома!.. Моя мать стоит ближе ко мне, она протянула руку, чтоб дотронуться до моей!..

* * *

О Господи!.. Позволь мне писать, писать, пока могу! Позволь мне держать еще крепко нить, привязывающую меня к земле, дай мне время, время раньше, чем я исчезну, погружусь в темноту и пламя! Позволь мне написать для других ужасную правду, как я вижу ее, о смерти! Нет! Нет, нет! Я не могу умереть! Я выхожу из своего тела; я мало-помалу вырываюсь из него в необъяснимых мистических муках, но я не умираю, я переношусь в новую жизнь, неясную и обширную!… Я вижу новый свет, полный темных образов, смутных, однако безобразных! Они летят ко мне, делая мне знаки. Я в полном сознании, я слышу, я думаю, я знаю! Смерть – лишь человеческая мечта, утешительная фантазия; она действительно не существует, в мире есть только жизнь! О горе! Я не могу умереть! В моем смертном теле я могу едва дышать; перо, которое я стараюсь держать, напишет скорее само, чем моей колеблющейся рукой, но эти страдания – муки рождения, а не смерти!..

Всеми силами души я борюсь, чтоб не погрузиться в ту черную бездну, которую я вижу перед собой, но моя мать тянет меня с собой, я не могу оттолкнуть ее! Я теперь слышу ее голос, она говорит ясно и смеется, как будто плачет: «Иди, Сибилла! Душа рожденного мной детища, иди встречать своего возлюбленного! Иди и посмотри, кого ты любила! Душа женщины, которую я воспитала, возвращайся туда, откуда ты пришла!» Я продолжаю бороться, дрожа, я смотрю в темную пустоту, и теперь кругом все крылья огненного цвета; они наполняют пространство, они окружают меня, они гонят меня вперед, они кружатся вокруг меня и колют меня, точно стрелами и градом!..

* * *

Позволь мне писать дальше, писать этой мертвой телесной рукой… Еще одно мгновение, страшный Бог!.. Еще одно мгновение, чтобы написать истину, ужасную истину смерти, самая темная тайна которой – жизнь, не известная людям! Я живу! Новая, сильная, стремительная жизненность овладела мной, хотя мое тело почти мертво! Слабая дрожь еще пробегает по нему, и я заставляю его ослабевшую руку писать эти последние слова: я живу! К моему отчаянию и ужасу, к моему сожалению и мучению, я живу! О невыразимое горе этой новой жизни! И Бог, в Котором я сомневаюсь, Бог, Которого меня учили отрицать, этот оскорбленный и поруганный Бог существует! И я могла бы найти Его, если бы хотела, тысяча голосов кричит мне об этом!.. Слишком поздно! Слишком поздно! Багряные крылья бьют меня, эти странные, неясные, безобразные образы окружают меня и двигают вперед… в дальнейшую темноту… среди ветра и огня!.. Послужи мне еще немного, умирающая рука, пока я не уйду… Мой терзаемый дух должен заставить тебя написать то, что нельзя назвать, что земные глаза могут прочесть и что может послужить своевременным предупреждением для земных существ!.. Я знаю, наконец, кого я любила! Кого я избрала, кому я молилась!.. О Господи, будь милосерден!.. Я теперь знаю, кто требует моего поклонения и тянет меня в мир пламени… его имя…"

Тут кончилась рукопись – неоконченная, прерванная внезапно, и на последней фразе было чернильное пятно, как будто перо было силой вырвано из омертвелых пальцев и второпях брошено.

Часы в последней комнате опять пробили. Я дрожа встал со стула. Мое самообладание поддалось, и я наконец начал чувствовать изнурение. Я посмотрел искоса на мою мертвую жену – на ту, которая со сверхъестественным усилием объявила себя еще живущей, которая странным невообразимым образом, по-видимому, писала после смерти в неистовом желании дать страшное объяснение, которое тем не менее осталось необъяснимым! Застывший труп теперь действительно ужасал меня, а я не смел дотронуться до него, я едва смел глядеть на него… Каким-то смутным, необъяснимым образом я чувствовал, словно «багряные крылья» окружали его, ударяя меня и двигая меня также вперед!